Началась война. Приходит почтальонка из сельсовета, там сельсовет был в одной деревне, приходит почтальонка, говорит, что началась война.
Ребят, постарше которые, призывают служить. Кто плачет, кто что... Господи, война… Я еще была не замужем.
На окопах-то я не была. У нас сестра старшая Александра, она была на окопах-то. Она постарше. Их, девчонок-то брали, кого в ФЗО, на фабрику… Кто попал на ткацкую фабрику, кто на какую; или на завод. В Ярославль их отправляли. Некоторых ребят забирали уже вот моего возраста, 1924 года рождения. И девушки, которые на заводе, так они всю войну и работали. Некоторые остались в Ярославле, некоторые замуж повыходили, когда война-то уж кончилась.
А на окопы-то нас набрали партию девушек и вот повезли на лошадях, тогда машин-то не было, ездили из деревни до Солигалича было 30 километров, а от Солигалича еще до Галича надо было ехать 100 километров. А потом от Галича-то уже нас отправляли поездом.
Когда нас провожали туда на окопы, в Ярославль, пришло наше начальство: председатель да зоотехник. Нам наказывают: «Вы поедете, вы убегайте, не уходите-то на окопы, нам работники и в колхозе нужны»
А нас, такую силу отправляют на войну, и ребят, и девчонок. Мы доехали до Ярославля поездом, а в Ярославле то нас не определили никуда еще. И мы с сестрой двоюродной Александрой сбежали. Вот и вернулись мы домой в деревню в колхоз работать. Из Ярославля доехали до Буя. А от Буя уже мы шли пешие. Там какие машины? Раз пошли и сбежали - боялись. Мы от Буя-то дошли там до деревни. Там еще в Буе мой отец служил, его тоже забрали тогда на войну. У мамы-то нас было шесть человек, и вот отец на войну ушел. Константин, брат, на флоте служил, Николай танкистом, Александра, сестра, на окопах, а мама осталась с младшим братом Василием. А мы, когда вернулись из Буя, в Иваново ночевали, деревня это, а потом пошли к вечеру, чтобы нас никто не видел и пришли в Малое Токарёво. Моя Родина-то Большое Токарёво, а с Малым их только речка разъединяла. Неделю мы не выходили, боялись, а потом рассказали, что мы пришли, и мы вышли и стали работать в колхозе. Вот такая история со мной была.
Мама работала на ферме, за коровами ухаживала, а брат Василий, хоть и небольшой был еще, а на лошадях работал, куда бригадир пошлёт, туда и ездил. Начало войны это было. А потом… Так война продолжалась, мы работали. А что работали? Там которые были помоложе, поздоровей, этих лошадей всех забрали на войну, а там остались те, что постарше. И на лошадях работали и так, быков еще объезжали, на быках работали. Вспашут на быках-то, полосу-то сделают, надо посеять. Посеяли так, в лукошко насыпали зерна, его на ремень, ремень надеваешь, в лукошко зерна и идешь рассеваешь, это зерно берешь и вот так раскидываешься, не сеялки были, а вот так вручную сеяли, а потом надо было заборонить; запрягались мы, четыре женщины, то есть, две женщины и две девчонки, и эту борону мы таскали, заборанивали.
Лошадей уж нет, быков почти нет; вот один мальчишка ехал на быке, бык то бедный устал и упал, лежит и не встает. А он его полупил палкой, взял за хвост, взял и стал крутить и оторвал. Бык встал и поехал.
Лён когда околачивали, когда зерновые поспевали, были вальки деревянные с ручкой, этим вальком снопик-то обколачивали, а потом обмолоченные снопики льна клали в телегу и увозили на луг. Ну да в поле, где там была луговинка, как сейчас здесь трава растет скошенная. И вот на этой луговинке мы этот лён рассевали, и когда он уляжется какое-то время, его снимали, ставили в «бабочки». Когда эта «бабочка» высыхала, их связывали в снопы и увозили под гумно. А этот готовый лен, который улежался, его мяли, трепали, чтобы он был чистый и отправляли в Солигалич на завод, у нас вручную все делали, а улежавшийся лен, сухой увозили трестой, эту тресту отправляли в Солигалич на завод. А на фабрике уже пряли, потом уже и ткали; не все на одной и той же фабрике: сначала они его напрядут, потом уже эти нитки отправляли на ткацкую фабрику. Вот такое вот растение было.
Сеяли тогда рожь, зерно-озимь. Ее сеяли в начале августа: пашут и сеют, она потом заходит, зайдет, озимь-то, она уходит под зиму, под снег, а весной, как только снег растает, она вырастает вот такой высоты, вот хлеб черны едим, из нее он. Вот вырастет, а в колосу-то зерно.
Зерновые вот такие сеяли, пахали. Вот такие дела. А когда вот они, зерновые поспевают, жали серпом. Этим серпиком жали, она вот стоит, а это серп вот так заводишь, а другой рукой забираешь, а потом связываешь сноп и ставишь вот эту рожь и ставишь в суслон, вот так называли. Эти снопы накрывали, один-два снопа связывали, их сначала поставишь два друг на дружку, маленько завяжешь этой же соломой, а потом к этим двум снопам, еще два и так с каждой другой стороны, это выходит шесть снопов – их ставишь, а между снопами пространство и в него опять два снопа. Называли их суслон. Он, суслон, стоит, долго стоит, зерно делается сухое, если погода хорошая, потом увозят под навес, чтобы его обмолотить.
Пшеница вырастала. Там ставили тоже, как и рожь, называлось это куча, и таким же манером ставили и с четырех сторон надо было нахлестывать снопы, потом и ставишь и получается кучка. Потом берешь еще два снопа и сверху, чтобы зерно сохло, накладываешь на них и связываешь, а третьим снопом прикрываешь, чтоб не проливало, и получается, как крыша.
Нас было шесть человек детей и папа с мамой. А потом, когда мать папина уже старая стала, не под силу ей было одной справиться, она перешла к нам жить, и получилась у нас семья в 9 человек. И вот жили, мама работал на ферме, дояркой была, ухаживала за коровами. А папа рабочий был, и плотником, и всем – когда что придется.
А мы, вот как подростки считается, мы работали со взрослыми наравне, что взрослые делали, то и мы. Ну, а потом, с начала войны работали в колхозе. Выходных не было. Куда бригадир пошлет, туда идешь. И косили, и жали, убирал и сено, заготовляли для фермы, у кого какая животина была, и для себя косили. Но очень тяжело, конечно, было. Вот все ждали, что война кончится, заживем богато. Хлеб какой вырастет, все отдавали, а нам там второй сорт останется, на трудодень дадут, этим и питались. Вот так и жили. А мама у нас потом делала крупу из овса, надо было ее замочить и в запале высушить, а свои жернова смолоть, овес, то есть, сухой смолоть, и вычистить как крупу. И вот эту крупу мама сделает и сдает в колхоз. Не знаю, что и как тогда платили за эту ее работу.
Масло еще делали, льняное. После льна семечко толкли в ступе, потом его запаливали в печке. Потом вот это масло били и тоже в колхоз сдавали. Мы с сестрой сено толкли в ступе. А там ступа и пест деревянный, а внизу железо сделано, и вот толкли, делали масло, так мы помогали маме. А остальные дни работали в колхозе. Работали на лошадях, навоз возили со дворов на поле.
Я раз запрягла лошадь, а оглобли были коротки для лошади, я села телегу, хотела ехать, навоз возить, а ей как стукнуло по ногам, она меня и понесла, я думаю, что наворочу ее, поверну на бревна, она и остановится, а она через бревна и меня опять понесла, побежала, я повернула к бабке Александре прямо на дом, она тут и остановилась. Мама-то смотрит в окно и говорит: «Ой убьет она тебя» Лошадь остановилась, я вышла, синяков то было много, конечно. Ничего… повела лошадь обратно, что-то сломалось у телеги. Повела ее в конюшню.
Вот такая жизнь у нас была.
Потом в 1944 году Володя пришел по ранению, мы с ним поженились. Рана еще не зажила, а пальцы были согнутые, ему ничего было нельзя, они совсем не разгибались. Врач сказал, что он на фронт больше не попадет, говорит, что если возьмут, то только работать. И вот он пришел. На одной ноге 42-го размера ботинок, а на другой 43-го, в шинели и шапке.
Потом устроился в пожарное депо, а ровесников уже не было, все на войне, конечно. Матери говорит:
- Мама я буду женится, девушка там в Токареве, хорошенькая, небольшого ростеньку.
- Война идет, заберут тебя на фронт, она же с нами жить не будет, - мать ему отвечает. Он говорит: - Нет мам, - Володя-то говорит. - Что я буду один болтаться?
- Вон есть учительница, бери уж учительницу.
- Да на что мне учительница? Мне надо простую рабочую девушку.
Вот мы и поженились. А свадьба была уже в апреле. Снег начинал таять, а потом заморозки были. Стали жить; я родилась в Большом Токареве, а когда поженились, стали жить в Германовом Починке. Пожили вместе с его родителями. Потом дедушку Анфинодора назначили председателем в другой колхоз, они уехали, нас оставили одних, мы стали с ним жить вдвоем. Потом в 1945 уже родилась Зина. Когда она была маленькая, оставь не с кем, всем надо ведь было работать, работали же за трудодень, давали на трудодень грамм четыреста. Когда уже Зина подросла, мы взяли бабушку Любу, это папина мать, чтоб она понянчилась. Сидела она с Зиной, а потом заболела, и папа ее обратно взял в свою семью. Нянчить Зину вновь некому, и вот жили. А потом мы как в ясли к одной бабушке стали отводить детей, их, ребят-то, 5-6 было в починке. А мы работали. Жали, молотили.
А потом появилась молотилка, она железная была, в нее пропускали снопы, которые сухие, а, чтобы эта молотилка работала, там сделали вот такой круг, эта молотилка была под навесом, ходили вот по этому кругу две пары лошадей, а эта молотилка крутится, что вымолотить зерно из снопов. Уж не молотилом, а вот такой молотилкой. А потом уже стали побольше молотилки появляться. Вот так жизнь и двигалась. Летом в 1945-ом приходит женщина из сельсовета, там телефон работал, приходит к нам в деревню, говорит, что война кончилась. Все радуются, хоть у кого и погибли рольные. А работу-то не остановишь, надо работать.
Где я только не работала... Было 10 лошадей молодых, которые были небольшие, маленькие даже совсем, их на войну тогда не взяли, я за ними ухаживала, потом работала рядовой колхозницей. Лошадь таскала косилку. Там были детали острые такие, лошадь-то идет, шестерёнка-то двигает эти детали двигает, и косилка траву скашивает. Потом уж стали трактора появляться. А в войну-то были лошадиные косилки, вот так вот.
Мы там на починке прожили… Зине 7 лет было, когда переехали в деревню. Володя Денисов приехал из Ленинграда, попросил в Прокунино приезжать к маме его, чтоб она присмотрена была, ей одной жить не в силу, вот мы и переехали. Потом стали деревню эту называть Горка, а теперь там один дом всего остался-то. В 83 году мы переехали опять, в деревне потому что ферму строили, всех выселяли, мы почти одни там долго жили. А Володя с Зиной говорили поехать с ними, чтоб мы у них жили, говорили, что квартиру нам купят. А мы что-то побоялись ехать сюда, на север. Говорю, что справляемся пока. Я что-то старше стала и побоялась.
И до 2012 года я жила в Гнездниково, вот в 2012 году я приехала сюда, дом там продали, мне жалко дом, квартира-то большая была. Там три яблони было… Плодоносить стала, вишня, слива там… Смородина черная, крыжовник зеленый и крыжовник неколючий, зеленый-то колючий, а голубой такой, этот не колючий…
Вот такая жизнь. |
